Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их при - Страница 166

166

И послышался голос:

На навозе росток возник.
Семь – это зло и благо сразу.
Из угля родятся алмазы.
Глуп учитель – мудр ученик…
Чтоб раздобыть золы и угля –
Что станет делать бродячая тля?

И огоньки говорили:

– Мы пламя, мы воздаяние за былые слёзы, за страдания народные; воздаяние господам, охотившимся на человеческую дичь в своих поместьях; воздаяние за ненужные битвы, за кровь, пролитую в темницах, за мужчин, сожжённых на кострах, за женщин и девушек, живьём зарытых в землю; воздаяние за прошлое, окровавленное и скованное. Мы пламя, мы души усопших.

При этих словах Семеро обратились в деревянные изваяния, не меняя ни в чём своего первоначального образа.

И голос воззвал:

– Уленшпигель, сожги дерево!

И Уленшпигель, обратившись к огонькам, сказал:

– Раз вы – огонь, то делайте своё дело.

И блуждающие огоньки толпой окружили Семерых, которые загорелись и обратились в прах.

Из пепла вышло семь иных образов. Первый из них сказал:

– Имя мне было Гордыня; меня называют теперь Благородное достоинство.

Другие говорили то же, и Уленшпигель с Неле увидели, что из Скупости явилась Бережливость, из Гнева – Живость, из Чревоугодия – Аппетит, из Зависти – Соревнование, из Лености – Мечта поэтов и мудрецов. И Сладострастие на своей козе обратилось в красавицу, имя которой было Любовь.

И огоньки кружились вокруг них в весёлом хороводе.

Тогда Уленшпигель и Неле услышали тысячи голосов невидимых мужчин и женщин; веселые, упоительные, они звенели, словно колокольчики:

Когда на суше и водах
Сих Семерых пора настанет –
Род человеческий воспрянет
И счастлив будет навсегда.

И Уленшпигель сказал:

– Духи издеваются над нами.

И могучая рука схватила Неле за руку и швырнула в пространство. И духи пели:

Когда север с лобзаньем
Коснётся запада –
Бедствиям наступит конец.
Пояс заветный ищи!

– Увы, – сказал Уленшпигель, – север, запад, венец. Темно вы вещаете, господа духи.

И они снова насмешливо запели:

Север – это Нидерланды
И Бельгия – это запад.
Пояс – союз их,
Их дружба…

– Вы совсем не так глупы, господа духи, – сказал Уленшпигель.

И они снова насмешливо запели:

Знай, бедняга: добрая дружба,
Прочный, прекрасный союз –
Это пояс заветный, связующий
Нидерланды и Бельгию.
Союз совета, Союз действия,
Союз крови,
На жизнь и смерть.
И было б так,
Когда б не Шельда… –
Да, бедняга, когда б не Шельда!

– Увы, – сказал Уленшпигель, – такова, стало быть, наша тяжёлая жизнь: слезы людей и смех судьбы.

Союз крови,
На жизнь и смерть,
Когда б не Шельда…
откликнулись насмешливо духи.

И могучая рука схватила Уленшпигеля и швырнула его в пространство.

X

Неле, упав, протёрла глаза и увидела перед собой только солнце, восходящее в золотистых туманах, верхушки трав, также залитые золотом, и желтоватые под лучами восходящего солнца перья уснувших чаек; они, однако, тут же проснулись.

Неле осмотрелась, увидела свою наготу и наскоро оделась; затем, увидев Уленшпигеля, тоже голого, прикрыла его; думая, что он спит, она тряхнула его, но он не шевельнулся – точно мертвый. Ужас охватил её.

– Неужели, – воскликнула она, – это я убила моего друга чародейским снадобьем? Я тоже хочу умереть! О, Тиль, проснись… Он холоден, как мрамор!

Уленшпигель не пробуждался. Прошли две ночи и день, и Неле, дрожа в лихорадке от горя, не засыпала подле своего возлюбленного Уленшпигеля.

Утром второго дня Неле услышала звук колокольчика и увидела крестьянина, идущего с лопатой; за ним со свечой в руке шли бургомистр и двое старшин, священник деревни Ставениссе и причетник, державший над ним зонтик.

Они шли, говорили они, со Святыми Дарами для причащения доблестного Якобсена, который из страха был гёзом, но по миновании опасности возвратился в смертный час в лоно святой римской церкви.

Они остановились подле Неле, заливавшейся слезами, и смотрели на тело Уленшпигеля, распростёртое на траве и покрытое его платьем. Неле стала на колени.

– Девушка, – сказал бургомистр, – что ты делаешь подле этого мертвеца?

Не смея поднять глаза, она отвечала:

– Молюсь за моего друга, который пал здесь, словно поражённый молнией: теперь я осталась одна и тоже хочу умереть.

– Гёз Уленшпигель умер, – сказал патер, задыхаясь от радости, – слава богу! Мужик, копай живее могилу. Сними с него одежду.

– Нет, – сказала Неле, вставая, – с него ничего не снимут, не то ему будет холодно в земле.

– Копай могилу, – сказал патер крестьянину с лопатой.

– Хорошо, – сказала Неле, заливаясь слезами, – в этом известковом песке нет червей, и он останется невредим и прекрасен, мой возлюбленный.

И, обезумев от горя, она упала, рыдая, на тело Уленшпигеля, покрывая его поцелуями и слезами.

Бургомистр, старшины и крестьянин были исполнены сожаления, но патер не переставал весело твердить:

– Великий гёз умер, слава богу!

Затем крестьянин вырыл яму, положил в неё Уленшпигеля и засыпал песком.

И патер произносил над могилой заупокойную молитву; все кругом преклонили колени. Вдруг под песком всё закопошилось, и Уленшпигель, чихая и стряхивая песок с волос, схватил патера за горло.

– Инквизитор! – закричал он. – Ты меня хоронишь живьём во время сна! Где Неле? Её тоже похоронили? Кто ты такой?

– Великий гёз вернулся на этот свет! – закричал патер. – Господи Владыка, спаси мою душу!

166