Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их при - Страница 98

– Стальной ветер или свинцовый – какой-нибудь уже перенесёт тебя на тот свет, подлый убийца!

И он бросился на противника.

Стоя один против другого поперёк дороги, не отрывая друг от друга глаз, они наносили и отражали удары. Уленшпигель был уже весь в крови, так как противник его был умелый боец и ранил его в ногу и голову. Но он нападал и защищался, как лев. Кровь из раны на голове заливала ему глаза и мешала видеть. Большим прыжком Уленшпигель отскочил в сторону, чтобы сделать передышку, и отёр левой рукой кровь. Но он чувствовал, что слабеет. Он был бы убит, если бы Ламме новым выстрелом не уложил противника.

И Уленшпигель видел и слышал, как тот изрыгает кровь, проклятия и предсмертную пену.

И в синеватом дымке, который поднимался над тёмным лесом, вновь показалась добродушная рожа Ламме.

– Кончено? – спросил он.

– Да, сын мой, – ответил Уленшпигель, – но подойди-ка…

Выйдя из засады, Ламме увидел, что Уленшпигель весь в крови. С быстротой оленя бросился он, несмотря на своё брюхо, к Уленшпигелю, сидевшему на земле среди трупов.

– Милый друг мой ранен, ранен этим негодяем, – приговаривал Ламме. Ударом каблука он вышиб зубы ближайшему проповеднику и продолжал: – Ты молчишь, Уленшпигель! Умираешь, сын мой? Где бальзам? Ага, в кошёлке, под колбасами. Уленшпигель, ты не слышишь меня? Ах, нет тёплой воды обмыть твои раны и нет возможности добыть её. Но пригодится и вода из Самбры. Говори, милый друг! Не так же ты тяжело ранен? Водички, так – холодной, не правда ли? О, он приходит в себя. Это я, сын мой, твой друг. Все убиты, все. Полотна бы, полотна перевязать ему раны. Нету. Ну, мою рубашку, – и он разделся и потом продолжал: – На куски рубашку. Кровь остановилась. Не умрёт мой друг.

…Ой, как мерзнет голая спина на этом холоде! Скорее одеться. Не умрёт он, нет. Это я, Уленшпигель, твой друг Ламме! Смеётся. Оберу убийц. У них животы полны золота. Золотые кишки – червонцы, флорины, дукаты, талеры и – письма. О, теперь мы богаты. Больше трёхсот червонцев. И деньги заберём и оружие. «Стальной ветер» не коснётся принца.

Уленшпигель встал, дрожа от холода.

– Вот ты и на ногах, – сказал Ламме.

– Бальзам действует, – ответил Уленшпигель.

И, взяв трупы трёх проповедников, он бросил их, один за другим, в расщелину между скал, вместе с их оружием и одеждой, кроме плащей.

Вокруг них, чуя добычу, каркали в небе вороны.

И Самбра, словно стальная, текла вдаль под серым небом.

И шёл снег, смывая кровь.

И всё же они оба были озабочены.

– Мне легче убить курицу, чем человека, – сказал Ламме.

И они сели на ослов.

Ещё у ворот Гюи текла кровь у Уленшпигеля; они разыграли ссору, соскочили с ослов и, с притворной яростью, дрались шпагами.

Потом, покончив бой, они опять сели на ослов, предъявили у ворот паспорта и въехали в город.

И женщины, видя кровавые раны Уленшпигеля и победоносно возвышавшегося на своём осле Ламме, переполнились состраданием к побеждённому и, грозя Ламме кулаками, говорили:

– Этот злодей изранил своего приятеля.

И Ламме только беспокойно искал, нет ли среди них его жены.

Но всё было тщетно, и он тосковал.

XXIII

– Теперь куда? – спросил Ламме.

– В Маастрихт, – ответил Уленшпигель.

– Но там, сын мой, кругом войска Альбы, и сам он, говорят, в городе. Наших паспортов будет недостаточно. Если испанские солдаты пропустят, то нас могут задержать в городе и начнут допрашивать. Тут дойдёт весть о гибели проповедников, и мы пропали.

– Вороны, сычи и коршуны скоро расклюют их трупы. Лица их, верно, уже неузнаваемы. Паспорта наши хоть и не плохи, но ты, пожалуй, прав: когда узнают об убийстве, возьмутся за нас. И всё-таки нам надо пробраться через Ланден и Маастрихт.

– Нас повесят, – сказал Ламме.

– Проберёмся, – ответил Уленшпигель.

Так рассуждая, они добрались до корчмы «Сорока», где нашли добрую еду, приют и корм для ослов.

Наутро они выехали в Ланден.

Приблизившись к большой усадьбе под городом, Уленшпигель засвистал жаворонком, и тотчас оттуда ответили боевым петушиным криком. Фермер с добродушным лицом показался у ворот и сказал:

– Так как вы вольные друзья, то да здравствуют гёзы! Заходите.

– Кто это? – спросил Ламме.

– Томас Утенгове, мужественный реформат, – ответил Уленшпигель, – его работники, как и он, борются за свободу совести.

– Вы от принца? – сказал Утенгове. – Поешьте и выпейте.

И ветчина зашипела на сковородке, и колбаса вместе с нею; явилось вино и наполнило стаканы. И Ламме вбирал в себя вино, как сухой песок, и ел с такой же охотой.

Батраки и служанки усадьбы поочерёдно совали нос в дверную щёлку и глазели на то, как трудятся его челюсти. И работники говорили с завистью, что этак и они не прочь потрудиться.

Накормив гостей, Томас Утенгове сказал:

– На этой неделе из наших краёв сто крестьян отправятся будто бы в Брюгге починять плотины. Они разделятся на партии по пять-шесть человек и пойдут разными дорогами. В Брюгге будут их ждать суда, которые перевезут их морем в Эмден.

– Будут у них деньги и оружие? – спросил Уленшпигель.

– По десять флоринов и большому ножу у каждого.

– Господь и принц вознаградят тебя, – сказал Уленшпигель.

– О награде я не думаю, – ответил Томас Утенгове.

– Как это у вас получается, – перебил Ламме, дожёвывая толстую кровяную колбасу, – как это вы делаете, любезный хозяин? Почему эта колбаса у вас такая сочная, душистая и нежная?