– Добрые католики, за ваше здоровье!
– За твоё! – ответили Уленшпигель и Ламме.
– За искоренение всякой еретической и бунтовщической чумы!
– Пьём за это! – ответили Уленшпигель и Ламме и всё подливали в стакан хозяину, который не мог видеть его полным.
– Вы добрые ребята, – сказал он, – пью за вашу щедрость, ибо ведь я зарабатываю на вине, которое мы пьём вместе. Где ваши паспорта?
– Вот, – сказал Уленшпигель.
– Подписано герцогом. За здоровье герцога!
– За здоровье герцога! – ответили Ламме и Уленшпигель.
Хозяин продолжал:
– Чем ловят крыс, мышей и кротов? Мышеловками, крысоловками, капканами. Кто этот крот, всё подрывающий? Это еретик великий, это Оранский – оранжевый, как огонь в аду. С нами Бог! Они придут. Ха-ха! Пить! Налей! Я горю, я сгорел! Пить! Славненькие, миленькие реформатские проповеднички!.. Славненькие, храбренькие солдатики, крепкие, что твой дубок… Пить! Хотите с ними пробраться в лагерь главного еретика? У меня есть паспорта, им самим подписанные… Там можно видеть…
– Хорошо, пойдём и мы в лагерь, – сказал Уленшпигель.
– Они там управятся как следует. Ночью при случае, – и хозяин, присвистывая, показал, как один человек убивает другого, – стальной ветер помешает нассаускому дрозду распевать свои песни. А теперь выпьем, так?.
– Весёлый ты человек, хотя и женат, – сказал Уленшпигель.
– Не женат и не буду женат, – возразил хозяин, – я ведь храню государственные тайны. Выпьем! Ведь жена их у меня в постели выведает, чтобы отправить меня на виселицу и стать вдовой раньше, чем угодно природе. Господи, благослови! Они придут… Где мои новые паспорта? На моём христианском сердце! Выпьем! Вон они, вон, триста шагов отсюда по дороге, у Марш-ле-Дам. Видите их? Выпьем?
– Пей, – говорил Уленшпигель, – пей! Я пью за короля, за герцога, за проповедников, за «стальной ветер». Пью за моё здоровье, за твоё здоровье, за вино, за бутылку! Да ты не пьёшь совсем?
И при каждой здравице Уленшпигель наполнял стакан хозяина, и тот выпивал залпом.
Некоторое время Уленшпигель пристально смотрел на него, потом встал и сказал:
– Он спит! Идём, Ламме.
Выйдя на дорогу, он сказал:
– У него нет жены, которая может выдать нас… Скоро ночь… Ты слышал, что говорил этот негодяй, и знаешь, что это за три проповедника?
– Да, – ответил Ламме.
– Ты знаешь, что они идут от Марш-ле-Дам по берегу Мааса и что следует перехватить их по пути, прежде чем подует «стальной ветер»?
– Да.
– Надо спасти жизнь принца.
– Да.
– Возьми мой аркебуз и засядь там, в кустах между скал. Заряди двумя пулями и, когда я каркну вороном, стреляй.
– Хорошо, – сказал Ламме.
И он исчез в кустах, а Уленшпигель услышал, как щёлкнул курок.
– Идут, видишь? – спросил он.
– Да, вижу. Их трое, в ногу идут, как солдаты, один выше других на голову.
Уленшпигель, вытянув ноги, сел у дороги и бормотал молитвы, перебирая чётки, как делают нищие. Его шляпа лежала у него на коленях.
Когда три проповедника проходили мимо, он протянул им шляпу, но они не подали ему ничего.
Тогда он привстал и жалобно сказал:
– Благодетели, подайте грошик рабочему человеку, – слетел вот на днях в каменоломню и совсем разбился. Здесь народ такой жестокосердный, никто не подаст милостыню, чтобы смягчить мои страдания. Ах, подайте грошик, буду за вас Бога молить. Господь дарует вам долгую и радостную жизнь, благодетели!
– Чадо моё, – сказал один из проповедников, высокий, широкоплечий человек, – не будет нам на этой земле радости, пока властвуют на ней папа и инквизиция.
Уленшпигель тоже вздохнул и сказал:
– О, что вы говорите, благодетель? Молю вас, говорите потише! Пожалуйте грошик бедняку.
– Чадо моё, – сказал низенький проповедник с воинственным лицом, – мы бедные подвижники, и денег у нас ровно столько, сколько необходимо на дорогу.
Уленшпигель опустился на колени.
– Так благословите меня, – сказал он.
Три проповедника простёрли руки над головой Уленшпигеля, без всякого, однако, благочестия.
Тут он заметил, что, несмотря на их худобу, у них обширные животы, и, вставая, он как бы оступился, ткнулся головой в живот высокого проповедника. Послышался весёлый звон монет.
Тут он выпрямился, вытащил свою шпагу и сказал:
– Разлюбезные отцы, холодно на дворе; вы одеты хорошо, а я плохо. Пожалуйте-ка мне вашу шерсть, не выкрою ли я из неё плащ. Я ведь нищий, то есть гёз. Да здравствуют гёзы!
– Гёз носатый, ты задираешь нос слишком высоко; придётся нам отрубить его тебе, – ответил высокий проповедник.
– Отрубить! – крикнул Уленшпигель и сделал шаг назад. – Смотрите, «стальной ветер» раньше подует на вас, чем на принца. Я гёз, и да здравствуют гёзы!
Ошеломлённые проповедники заговорили между собой:
– Откуда он знает? Нас выдали? Бей его! Да здравствует папа!
И они вытащили из-под платья блестящие клинки.
Но Уленшпигель не ждал их и отбежал к кустам, где скрывался Ламме, и, когда проповедники приблизились к ним как раз на выстрел, он крикнул:
– Вороньё, чёрное вороньё, вот подует свинцовый ветер, а не стальной. Спою вам заупокойную!
И он каркнул вороном.
Из кустов раздался выстрел; высокий упал ничком на землю. Второй выстрел положил другого.
Уленшпигель увидел в кустах добродушную рожу Ламме и его поднятую руку, спешно заряжающую аркебуз.
Синеватый дымок вился над чёрными кустами.
Третий проповедник с мужественной яростью бросился на Уленшпигеля, который сказал: