Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их при - Страница 135

135

Затем она разбила лёд по очертаниям гроба, разрыла сырой дёрн, затем песок, и господин комендант и его подчинённые, и Неле, и Катлина увидели тело молодого человека, белое, как гашёная известь, не разложившееся, потому что оно покоилось в песке. Он был в сером суконном камзоле и в таком же плаще; его шпага лежала рядом с ним. На поясе у него висела вязаная сумка, и широкий кинжал торчал в его груди под сердцем. На камзоле была кровь, и кровь протекла за спину. И он был молод.

Катлина отрезала у него руку и положила в свою кошёлку. И комендант позволил ей проделать всё это; затем он приказал снять с трупа всю его одежду и знаки достоинства. Катлина спросила, делается ли это по повелению Ганса, и комендант ответил, что он действует только по его приказаниям; Катлина стала делать всё, чего он требовал.

Когда труп был раздет, они увидели, что он высох, как дерево, но не сгнил. Затем, засыпав его песком, комендант и судейские ушли. И стражники несли одежду.

Когда они подошли к тюрьме, комендант сказал Катлине, что Ганс ждёт её; и она радостно вошла туда.

Неле не хотела отпустить её, но Катлина только ответила:

– Я хочу к Гансу, моему господину.

И Неле рыдала, сидя на пороге тюрьмы, ибо знала, что Катлина взята под стражу как колдунья за заклинания и чертежи, которые она делала на снегу.

И в Дамме говорили, что ей нет прощения.

И Катлина была заперта в западном подземелье тюрьмы.

V

На другой день подул ветер со стороны Брабанта, снег растаял, и луга были залиты водой.

И колокол, называемый borgstorm, созвал судей на заседание суда под навесом, так как дерновые сиденья под «липой правосудия» были мокры.

И народ стоял толпой вокруг суда.

Иоос Дамман был приведён не связанный и в своём дворянском платье; Катлина также была приведена, но со связанными впереди руками и в серой посконной одежде, какую носят заключённые в тюрьме.

Иоос Дамман на вопросы суда признался, что убил своего друга Гильберта мечом в поединке. Когда ему сказали: «Он заколот кинжалом», Иоос Дамман ответил: «Я заколол его, когда он лежал уже на земле, так как он не умирал достаточно быстро. Я свободно признаюсь в этом убийстве, так как нахожусь под охраной законов Фландрии, запрещающих преследовать убийцу по истечении десяти лет».

Судья спросил его:

– Ты не колдун?

– Нет, – ответил Дамман.

– Докажи это.

– Для этого будет своё время и место, – ответил Иоос Дамман, – теперь же мне не угодно сделать это.

Тогда судья приступил к допросу Катлины; но она ничего не слышала и не отрывала взгляда от Ганса.

– Ты мой зелёный барин, прекрасный, как солнце. Убери огонь, дорогой мой!

Тут Неле выступила вместо Катлины.

– Она не может сознаться ни в чём, чего бы не знали ваша милость и вы, господа судьи, – сказала Неле, – она не колдунья, а только сумасшедшая.

В ответ на это судья сказал:

– Колдун – это тот, кто добивается какой-либо цели сознательно употреблёнными дьявольскими средствами. Стало быть, оба они, и мужчина и женщина, – и по их замыслам и по деяниям, – виновны в колдовстве. Ибо он давал снадобье для участия в шабаше и делал своё лицо светящимся, как у Люцифера, с целью получить деньги и удовлетворить свою похоть; она же подчинялась ему, принимая его за дьявола и отдаваясь его воле; один был злоумышленником, другая – явная сообщница. Здесь поэтому нет места никакому состраданию, и я должен настоять на этом, так как вижу, что старшины и народ слишком снисходительны к женщине. Правда, она никогда не убивала, не воровала, не портила сглазом людей или животных, не лечила больных непоказанными снадобьями, а врачевала простыми известными средствами, целением честным и христианским; но она хотела предать свою дочь дьяволу, и если бы последняя, несмотря на свой юный возраст, не воспротивилась этому с мужеством столь открытым и доблестным, она поддалась бы Гильберту и также стала бы ведьмой, как и мать. Поэтому я спрашиваю господ судей, не полагают ли они, что оба обвиняемые должны быть подвергнуты пытке?

Старшины молчали в ответ, показывая этим, что по отношению к Катлине они думают иначе.

Тогда судья, настаивая на своём, сказал:

– Как и вы, я проникся жалостью и состраданием к ней, но подумайте: разве эта безумная колдунья, столь покорная дьяволу, в случае, если бы её распутный соучастник потребовал этого, не могла отрубить голову своей дочери серпом, как сделала во Франции со своими двумя дочерьми Катерина Дарю по указанию дьявола? Разве не могла она, по повелению своего чёрного сожителя, нагонять смерть на животных, портить посредством сахара масло в маслобойне, участвовать телесно во всех служениях дьяволу, колдовских плясаниях, мерзостях и непотребствах? Разве не могла она есть человеческое мясо, убивать детей, чтобы делать из них пироги и продавать их, как делал это один пирожник в Париже; срезать ляжки у повешенных, уносить их с собой, впиваться в них зубами, совершая, таким образом, гнусное воровство и святотатство? И я требую у суда, чтобы вплоть до выяснения того, не совершала ли Катлина и Иоос Дамман иных преступлений, кроме уже известных, они были подвергнуты пытке. Так как Иоос Дамман отказался сознаться в чём-либо, кроме убийства, а Катлина не рассказала всего, законы имперские повелевают нам поступить так, как я сказал.

И суд постановил произвести пытку в пятницу, то есть послезавтра.

И Неле кричала:

– Смилостивьтесь, господа судьи!

И народ кричал вместе с нею. Но всё было напрасно.

135