– Да их двое.
– Другого я беру на себя, – ответила кухарка.
– Да, нас двое, сударыня, – заявил Уленшпигель, – совершенно верно – я и мой бедный Ламме, который не в силах снести на плечах сто фунтов, но охотно носит на животе пятьсот фунтов мяса и рыбы.
– Сын мой, – заметил Ламме, – не смейся надо мной, бедняком, истратившим столько денег, чтобы упитать это брюхо.
– Сегодня это тебе ни гроша не будет стоить, – сказала дама, – войдите оба.
– А как же наши ослы? – спросил Ламме.
– На конюшнях господина графа Мегема всегда достаточно овса, – ответила дама.
Оставив свои сковороды, кухарка ввела во двор ослов, которые немедленно заревели.
– Трубят к обеду, – объяснил Уленшпигель, – от радости трубят бедные ослики.
Сойдя с осла, Уленшпигель прежде всего обратился к кухарке:
– Если бы ты была ослицей, был бы тебе по душе такой осёл, как я?
– Если бы я была женщиной, мне был бы по душе пригожий и весёлый парень.
– Если ты не женщина и не ослица, то что же ты такое? – спросил Ламме.
– Девушка, – отвечала кухарка. – Девушка не женщина и, конечно, не ослица: понял, толстопузый?
– Не верь ей, – сказал Уленшпигель Ламме, – она только наполовину девушка, да и то гулящая, а четвертушка её равна двум дьяволятам. За злодейство плотское ей уже отведено местечко в аду: будет там на тюфячке ласкать Вельзевула.
– Насмешник, – отвечала кухарка. – Я бы не легла на тюфячок, набитый твоими волосами.
– А я бы съел тебя со всеми волосиками.
– Льстец, – крикнула дама, – неужели тебе нужны все женщины на свете?
– Нет, хватило бы и тысячи, если бы они были слиты в одной такой, как ты, – ответил Уленшпигель.
– Прежде всего, – сказала дама, – выпей кружку пива, съешь кусок ветчины, отрежь ломтик бараньей ноги, прикончи этот пирог и проглоти этот салат.
Уленшпигель молитвенно сложил руки.
– Ветчина – добрая еда; пиво – небесный напиток; баранья нога – божественное угощение; от начинки пирожка трепещет в упоении язык во рту; жирный салат – царская приправа. Но блажен лишь тот, кто получит на закуску вашу красоту.
– Придержи язык, – сказала она, – сперва поешь, бездельник.
– Не хотите перед Gratias прочитать Benedicite?
– Нет, – ответила она.
– Голоден я, – простонал тут Ламме.
– Так поешь, – отвечала дама, – у тебя ведь только и на уме, что жареное мясо.
– И свежее, такое, как моя жена, – ответил Ламме.
Это словечко привело кухарку в дурное расположение духа. Так или иначе, они поели и попили вдосталь, затем Уленшпигель этой же ночью получил от дамы и просимый ужин. И так продолжалось на другой день и все следующие дни.
Ослы получали двойную порцию овса, и Ламме обедал по два раз в день. Целую неделю не выходил из кухни, но наслаждался только жарки́м, а не кухаркой, так как он всё думал о своей жене.
Это приводило в бешенство девушку, которая твердила, что нельзя засорять своей особой землю, когда помышляешь только о своём брюхе.
А Уленшпигель и дама жили в любви и согласии. Как-то раз она сказала ему:
– Тиль, ты совсем не знаешь приличий. Кто ты такой?
– Я сын Счастливого Случая, рождённый им от Приятной Встречи.
– Нельзя, однако, сказать, что ты о себе дурного мнения.
– Это из боязни, что меня станут хвалить другие.
– Хочешь стать на защиту преследуемых братьев?
– Пепел Клааса стучит в моё сердце.
– Какой ты молодец! Кто этот Клаас?
– Это мой отец, сожжённый на костре за веру!
– Граф Мегем не похож на тебя. Он готов залить кровью родину, которую я люблю. Я ведь родилась в Антверпене, славном городе. Знай же, что он сговорился с брабантским советником Схейфом впустить в Антверпен десять батальонов своей пехоты.
– Я немедленно сообщу об этом гражданам: надо сейчас же лететь туда с быстротой призрака.
Он бросился в Антверпен, и на другой день горожане были готовы к встрече с врагом.
Однако Уленшпигель и Ламме, поставившие своих ослов у одного из фермеров, Симона Симонсена, вынуждены были скрыться от графа Мегема, который искал их повсюду, чтобы повесить. Ибо ему донесли, что два еретика пили его вино и ели его мясо.
Он ревновал и сказал об этом своей даме, которая от ярости скрежетала зубами, плакала и семнадцать раз падала в обморок. Кухарка совершала то же самое, только не столь многократно, и клялась спасением своей души и своим местом в раю, что ни она, ни её барыня не провинились ни в чём. Лишь два странствующих богомольца на своих тощих ослах получили немножко объедков – вот и всё.
Обе пролили такое количество слёз, что пол промок насквозь. Видя это, граф Мегем в конце концов уверился, что они действительно не лгут.
Ламме не осмеливался уже показаться в доме графа Мегема. Он был грустен и вечно озабочен вопросом о еде. Но Уленшпигель таскал ему добрые куски, ибо он пробирался с улицы Св. Катерины в дом Мегема, где скрывался на чердаке.
Как-то после вечерни граф Мегем сообщил своей прекрасной подруге, что он на рассвете выступает со своим конным отрядом в Герцогенбуш. Когда граф заснул, прекрасная дама бросилась на чердак и рассказала обо всём Уленшпигелю.
Переодетый богомольцем, без денег и без провизии, лишь бы скорее предупредить граждан Герцогенбуша, Уленшпигель поспешил в путь. Он рассчитал по дороге получить лошадь у Иеронима Праата, брата Симона, к которому он имел письма от принца, и оттуда кратчайшим путём домчаться до Герцогенбуша.
Пересекая большую дорогу, он наткнулся на отряд солдат. Из-за писем принца, он очень испугался.