Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их при - Страница 63

Понемногу дошло до того, что она уже не могла ни есть, ни пить: всё извергалось рвотой. Пришёл лекарь и пустил кровь, но потеря крови так ослабила её, что она уж не вставала. Однажды вечером, истерзанная страданиями, она проговорила:

– Клаас, муж мой! Тиль, сын мой! Благодарю тебя, Господи, что ты берёшь меня к себе!

Потом вздохнула и умерла.

Катлина не посмела оставаться подле неё. Уленшпигель и Неле оставались всю ночь вдвоём у праха усопшей, молясь за неё.

На заре в открытое окно влетела ласточка.

– Птичка – душа усопшей, – сказала Неле. – Хороший знак. Сооткин уже на небесах.

Ласточка трижды облетела всю комнату и с криком вылетела наружу.

За ней влетела другая ласточка, больше и чернее, чем первая. Эта кружилась вокруг Уленшпигеля, и он сказал:

– Отец и мать! Пепел стучит в моё сердце. Я сделаю то, чего вы требуете.

И вторая ласточка, точь-в-точь как первая, улетела с криком. Почти совсем рассвело, и Уленшпигель увидел тысячи ласточек, реющих над лугами. И солнце взошло над землёй.

И Сооткин похоронили на кладбище для бедных.

LXXXIV

По смерти Сооткин Уленшпигель впал в глубокое раздумье, тоску и раздражение, всё метался по кухне, не слышал, что ему говорят, ел и пил, не замечая, что ему дают. И часто вставал среди ночи.

Напрасно кроткий голос Неле убеждал его не терять бодрости, напрасно уверяла его Катлина, что ей хорошо известно, что Сооткин в раю. Уленшпигель на всё отвечал:

– Пепел стучит.

Он точно лишился рассудка, и Неле проливала слёзы, видя его таким.

Между тем рыбник сидел взаперти, одинокий, точно отцеубийца, и лишь по вечерам осмеливался выйти из дому; мужчины и женщины осыпали его при встрече оскорблениями и называли его убийцей, и маленькие дети бежали от него, потому что им сказали, что это палач. Так бродил он, избегаемый всеми, не смея войти ни в один из трёх трактиров в Дамме, ибо на него указывали там пальцами, и бывало, как только он покажется, все посетители уходят.

Поэтому трактирщики не хотели такого гостя и запирали перед ним дверь. На униженные просьбы рыбника они отвечали, что продавать – это их право, а не обязанность.

Истомлённый этой борьбой, рыбник тащился за вечерним глотком пива in’t Roode Valck – в трактир «Красный сокол», жалкую корчму за городом, у Слейсского канала. Здесь ему, правда, подавали всё, что он требовал, ибо хозяева были бедные люди, которые радовались всякому заработку. Но и хозяин «Красного сокола», так же, как жена его, не разговаривал с ним. Была там собака и двое детей; если рыбник хотел приласкать детей, они бросались бежать от него; звал он собаку – она набрасывалась на него с лаем.

Как-то вечером Уленшпигель стоял у порога. Увидя его в этой вечной задумчивости, Матиссен, бочар, сказал ему:

– Возьмись за работу – ты забудешь этот тяжкий удар.

– Пепел Клааса стучит в моё сердце, – ответил Уленшпигель.

– Ну, жизнь несчастного рыбника хуже твоей, – заметил Маттиссен, – никто с ним не разговаривает, все избегают его. Ему приходится тащиться к этим голодранцам – в «Красный сокол», чтобы хоть там в одиночестве выпить свою кружку пива. Тяжёлое наказание!

– Пепел стучит в моё сердце, – повторил Уленшпигель.

В тот же вечер, когда на колокольне пробило девять часов, Уленшпигель направился к «Красному соколу». Увидав, что рыбника там нет, он стал прохаживаться по берегу канала под деревьями. Месяц светил ярко.

И вот он увидел злодея.

Он видел его совершенно ясно, когда тот проходил мимо него, и слышал, как он громко, – как делают одиноко живущие люди, – говорил сам с собой:

– Куда они запрятали червонцы?

– Туда, где чёрт их нашёл! – крикнул в ответ Уленшпигель и ударил его кулаком в лицо.

– Ай! – закричал рыбник. – Я узнал тебя, ты – сын. Пожалей меня, я стар и хил. То, что я сделал, я сделал не по злобе, но верой и правдой служа его величеству. Прости, сделай милость. Я верну тебе всё ваше добро, что я купил, и ни гроша с тебя не потребую. Мало этого разве? Я купил всё за семь флоринов. Всё получишь ты и ещё полфлорина, потому что ведь я не богат, не верь россказням.

И он уже падал на колени пред Уленшпигелем.

Увидя его перед собой таким жалким, гнусным, трусливым, Уленшпигель схватил его и бросил в канал.

И пошёл домой.

LXXXV

На кострах дымился прах жертв. Уленшпигель думал о Клаасе и Сооткин и плакал в одиночестве.

Однажды вечером он пришёл к Катлине с просьбой дать ему совет и помочь отомстить за всё.

Она сидела перед лампой вдвоём с Неле и шила. При шуме его шагов она медленно подняла голову, точно пробуждаясь от тяжёлого сна.

Он сказал ей:

– Пепел Клааса стучит в моё сердце. Я хочу спасти землю Фландрскую. Я молил об этом Господа земли и неба, но он ничего не ответил мне.

– Господь Бог и не станет разговаривать с тобой, – ответила Катлина, – тебе надо было обратиться к духам стихийного мира; они связаны небесными и земными силами, они принимают моления бедных людей и передают их ангелам, а уж те несут их к престолу Всевышнего.

– Помоги мне в моём замысле: кровью моей, если надо, я готов заплатить за его исполнение.

– Я помогу тебе, – ответила Катлина, – если девушка, любящая тебя, возьмёт тебя с собой на шабаш весенних духов, на праздник оплодотворения.

– Я возьму его с собой, – сказала Неле.

Катлина налила в хрустальный бокал мутно-беловатое питьё и дала обоим выпить. Тем же снадобьем она натёрла им виски, ноздри, большие пальцы и суставы рук, потом дала им проглотить по щепотке белого порошка и приказала пристально смотреть друг на друга, чтобы слились воедино их души.