Ян де Цуурсмуль сказал Уленшпигелю:
– Всякий раз, как увидишь это мерзостное растение, загадь его, ибо оно служит для колесований и виселиц.
– Загажу непременно, – отвечал Уленшпигель.
Однажды, когда Ян де Цуурсмуль сидел за столом с несколькими собутыльниками, повар приказал Уленшпигелю:
– Сходи-ка в погреб и принеси зеннип (то есть горчицы).
Уленшпигель по озорству якобы спутал зеннип и кеннип, нагадил в погребе в горшок с горчицей и, посмеиваясь, принёс к столу.
– Чего смеёшься? – спросил Ян де Цуурсмуль. – Думаешь, наши носы из железа, что ли? Съешь этот зеннип, коли сам его приготовил.
– Предпочёл бы жаркое с корицей, – ответил Уленшпигель.
Ян де Цуурсмуль вскочил, чтобы отколотить его.
– Кто-то нагадил в горшок с горчицей! – закричал он.
– Хозяин, – ответил Уленшпигель, – разве вы забыли, как я шёл за вами к вашему полю, где растёт зеннип. Там, указав мне на коноплю, вы сказали: «Везде, где увидишь это растение, загадь его, ибо оно служит для колесования и виселицы». Я его и загадил, хозяин, загадил и опозорил: не бейте же меня за моё послушание.
– Я сказал кеннип, а не зеннип, – закричал в бешенстве Ян де Цуурсмуль.
– Хозяин, вы сказали зеннип, а не кеннип, – возразил Уленшпигель.
Долго они препирались; Уленшпигель говорил тихо, Ян де Цуурсмуль кричал, как орёл, путая зеннип, кеннип, кемп, земп, точно моток кручёного шёлка.
И собутыльники хохотали, точно черти, пожирающие котлеты из доминиканцев и почки инквизиторов.
Но Уленшпигель потерял службу у Яна де Цуурсмуля.
Неле всё тосковала о своей судьбе и о своей безумной матери.
Уленшпигель служил в это время у портного, который всегда говорил ему:
– Когда делаешь шов, шей плотно, чтоб ничего не было видно.
Уленшпигель сел в бочку и принялся за шитьё.
– Это ещё для чего? – вскричал портной.
– Уж когда шьёшь, сидя в бочке, наверное, ничего не будет видно.
– Садись-ка за стол и делай маленькие стежки, один подле другого, – понял теперь? И сделаешь из этого сукна «волка».
«Волком» в тех местах назывался крестьянский кафтан.
Уленшпигель взял сукно, разрезал его на куски и сделал из них чучело волка.
Увидев это, портной закричал:
– Что ты тут, чёрт тебя дери, наделал?
– Волка сделал, – ответил Уленшпигель.
– Каналья! Я приказал, правда, тебе сделать волка, но ведь ты отлично знаешь, что волк – это крестьянский кафтан.
Спустя некоторое время хозяин приказывает ему:
– Перед сном, парень, подкинь-ка рукава к этой куртке.
Уленшпигель повесил куртку на гвоздь и целую ночь бросал в неё рукавами.
На шум пришёл, наконец, портной:
– Негодяй, что ты за новые шутки тут выкидываешь?
– Какие же шутки? Подкидываю рукава, как вы приказали, – да они всё не пристают к куртке.
– В этом нет ничего удивительного, и потому убирайся сейчас из моего дома. Посмотрим, будет ли тебе лучше на улице.
Время от времени Неле, поручив Катлину присмотру добрых соседей, сама уходила далеко-далеко: до Антверпена. Она бродила по берегам Шельды и всё искала на барках и по пыльным дорогам, не встретит ли где своего милого друга, Уленшпигеля.
А тот как-то в Гамбурге на рынке среди купцов увидел несколько старых евреев, которые промышляли тем, что давали деньги в рост и торговали старьём.
Уленшпигель тоже захотел заняться торговлей: увидев на земле куски лошадиного навоза, собрал, отнёс на свою квартиру – он ютился в закоулках городского вала – и высушил. Потом он купил шёлка, красного и зелёного, сшил из него мешочки, насыпал навоза, завязал ленточкой – точно они наполнены мускусом.
Сколотив из нескольких дощечек лоток, он подвесил его старой бечёвкой на шее, сложил туда товар и вышел на рынок продавать душистые подушечки. Вечером он освещал свой товар свечкой, прикреплённой посреди лотка.
На вопрос, чем он торгует, он таинственно ответил:
– Скажу вам, только потихоньку.
– Ну? – спрашивали покупатели.
– Это гадальные зёрна – по ним узнают будущее, они доставлены во Фландрию прямо из Аравии, где их изготовляет великий искусник Абдул-Медил, потомок великого Магомета.
Собрались покупатели и говорили:
– Это турок.
– Нет, это фламандский богомолец, – не слышите разве по его выговору?
Подходили оборванцы к Уленшпигелю и говорили:
– Дай нам этих гадальных зёрен.
– По флорину штука, – отвечал Уленшпигель.
И беднота, грязная и ободранная, печально расходилась со словами:
– Только богатым житьё на этом свете.
Слух о гадальных зёрнах распространился по всему рынку. И обыватели говорили друг другу:
– Тут явился один фламандец с гадальными зёрнами, освящёнными в Иерусалиме на гробе Христа-Спасителя. Но, говорят, он их не продаёт.
И люди собирались вокруг Уленшпигеля и просили его продать им гадальные зёрна.
Но он хотел поднять на них цену и отвечал, что они не созрели, и всё посматривал на двух богатых евреев, ходивших по рынку.
– Я хотел бы знать, – спросил у него один купец, – что будет с моим кораблём, который теперь в море?
– Он поднимется до небес, если волны будут достаточно высоки, – отвечал Уленшпигель.
Другой, указав на свою хорошенькую дочку, которая при этом покрылась румянцем, спросил:
– Она, конечно, найдёт своё счастье?
– Всякий находит своё счастье там, где прикажет его природа, – ответил Уленшпигель, ибо он видел, что девушка сунула ключ какому-то молодому человеку.