Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их при - Страница 138

138

И она лишилась чувств.

– Отвяжите её, – сказал судья.

Палач с помощником развязали Катлину. И все видели, как она шатается на своих ногах, раздувшихся оттого, что палач слишком сильно стянул их.

– Дайте ей напиться, – сказал судья.

Ей подали холодной воды, которую она жадно проглотила, стиснув стакан зубами, как держит кость собака, не выпуская её. Затем ей дали ещё воды, и она хотела было поднести её Иоосу Дамману, но палач вырвал у неё из рук стакан. И она упала, уснув свинцовым сном.

– Я тоже хочу пить и спать! – яростно закричал Иоос Дамман. – Почему вы даёте ей пить? Почему вы ей позволяете спать?

– Она слаба, она женщина, она безумна, – ответил судья.

– Её безумие – притворство, – сказал Иоос Дамман, – она ведьма. Я хочу пить, я хочу спать!

И он закрыл глаза, но подручные палача стали бить его по лицу.

– Дайте мне нож, – кричал он, – и я искрошу это мужичьё; я дворянин, и меня никто не бил по лицу. Воды! Хочу спать, я невинен. Я не брал семисот червонцев, это Гильберт. Пить! Я никогда не занимался колдовством и заклинаниями. Я невинен, не троньте меня! Пить!

Судья спросил тогда:

– Чем ты занимался с тех пор, как расстался с Катлиной?

– Я не знаю никакой Катлины, я не расставался с нею. Вы спрашиваете меня о вещах посторонних. Я не обязан вам отвечать! Пить, пустите меня спать! Говорю вам, что всё сделал Гильберт.

– Развяжите его, – сказал судья, – отведите его в тюрьму. Но не давать ему ни пить, ни спать, пока он не признается в своих чародействах и заклинаниях.

И чудовищна была эта пытка для Даммана. Он кричал в своей тюрьме: «Пить, пить!» так громко, что народ слышал это снаружи, но без всякого сострадания. И когда он падал от сна и сторожа били его по лицу, он приходил в ярость, точно тигр, и кричал:

– Я дворянин, я уничтожу вас, мужичьё! Пойду к королю, повелителю нашему. Пить!

Но, несмотря на все пытки, он не сознавался.

VI

Наступил май, зазеленела «липа правосудия», зелены были также дерновые скамьи, на которых воссели судьи. Неле была призвана как свидетельница. В этот день должен был быть вынесен приговор.

И народ – мужчины, женщины, горожане, работники столпились вокруг. И солнце сияло ярко.

Катлина и Иоос Дамман предстали перед судом. Дамман казался ещё бледнее от мучительной жажды и бессонных ночей.

Катлина не могла держаться на своих шатких ногах; она показывала на солнце и говорила:

– Уберите огонь, голова горит.

И с нежной любовью смотрела на Иооса Даммана.

А он смотрел на неё с презрением и ненавистью.

И его друзья, господа и дворяне, призванные в Дамме, предстали пред судом как свидетели.

– Девушка Неле, защищающая свою мать Катлину с такой великой и мужественной любовью, – сказал комендант и председатель суда, – нашла в кармане праздничного платья матери письмо, подписанное: Иоос Дамман. В вещах умершего Гильберта Рейвиша я нашёл в сумке другое письмо, отправленное ему вышереченным Иоосом Дамманом, представшим перед вами в качестве обвиняемого. Я сохранил у себя оба письма, дабы в подходящее время, каково и есть нынешнее, вы могли судить об упорстве этого человека и оправдать его или обвинить, согласно праву и справедливости. Вот пергамент, найденный в сумке; я не дотрагивался до него и не знаю, можно ли его прочитать или нет.

Судьи пришли в чрезвычайное затруднение. Председатель попытался развернуть пергаментный комок, но это ему не удавалось, и Иоос Дамман смеялся.

Один из старшин сказал:

– Положим комок в воду и нагреем его на огне. Если он слипся от тайного средства, то огонь и вода раскроют всё.

Принесли воду, палач развёл на воздухе большой костёр; синий дым подымался к ясному небу сквозь зеленеющие ветви «липы правосудия».

– Не опускайте письма в таз, – сказал другой старшина, – ибо, если оно написано нашатырём, разведённым в воде, то вы смоете буквы.

– Нет, – сказал присутствовавший при этом лекарь, – буквы не смоются, вода размягчит только то место, которое склеилось и мешает раскрыть этот чародейский шарик.

Пергамент, опущенный в воду, размяк и был развёрнут.

– Теперь, – сказал лекарь, – подержите его на огне.

– Да, да, – сказала Неле, – подержите его на огне; господин лекарь на пути к истине, так как убийца побледнел и его ноги задрожали.

На это Иоос Дамман возразил:

– Я не бледнею и не дрожу, ты маленькая мужицкая ведьма, которой хочется погубить дворянина; это тебе не удастся; пергамент, верно, сгнил после шестнадцатилетнего пребывания в земле.

– Нет, он не сгнил, – сказал председатель, – сумка была на шёлковой подкладке, а шёлк не гниёт в земле, и черви не тронули пергамента.

Начали подогревать пергамент на огне.

– Господин комендант, господин комендант, – говорила Неле, – вот на огне проступили чернила; прикажите прочитать, что написано.

Когда лекарь хотел было читать, Иоос Дамман протянул руку, чтобы вырвать пергамент, но Неле с быстротой ветра отстранила его руку и сказала:

– Ты не коснёшься письма, ибо в нём написана твоя смерть или смерть Катлины. Если теперь сочится кровью твоё сердце, убийца, то вот уж пятнадцать лет, как исходит кровью наше сердце; пятнадцать лет, как страдает Катлина; пятнадцать лет, как горит мозг в её голове из-за тебя; пятнадцать лет, как умерла Сооткин от пытки; пятнадцать лет, как мы разорены, обобраны и живём в нищете, но в гордости. Читайте, читайте! Судьи – это Господь на земле, ибо он – справедливость. Читайте!

138