– Да, он у нас булыжник с мостовой жрать будет! – повторил Ламме.
– Трактирщик спасёт нас, – шепнул Уленшпигель Ламме на ухо.
Трактирщик смекнул, что это не простая потасовка, и мигом ввязался в драку. Ламме успел только шёпотом спросить его:
– Ты наш спаситель?.. Как…
Трактирщик тряс Уленшпигеля за шиворот и потихоньку говорил при этом:
– Семёрка – в помощь тебе… Народ здоровенный… мясники… Я ухожу… я слишком известен в городе. Когда я уйду, скажи громко: 't is van te beven de klinkaert – всё разгромить…
– Так, – сказал Уленшпигель и, поднявшись, ударил его ногой. Трактирщик ответил тем же.
– Крепко бьёшь, толстяк, – сказал Уленшпигель.
– Как град, – ответил трактирщик и, схватив кошелёк, передал его Уленшпигелю.
– Мошенник, – сказал Ламме, – заплати же за мою выпивку: твои деньги теперь у тебя.
– Будет тебе выпивка, негодяй ты этакий, – ответил Уленшпигель.
– Какой нахал! – вмешалась Стевениха.
– Если я нахал, то ты – красавица, – ответил Уленшпигель.
Стевенихе было уже за шестьдесят, лицо её сморщилось, как печёное яблоко, и пожелтело от злобы. Посредине лица торчал нос, как совиный клюв. В глазах застыла холодная жадность. Два длинных клыка торчали из высохшего рта. На левой щеке расползлось громадное багровое родимое пятно.
Девушки хохотали, издевались над старухой и кричали:
– Красотка, красотка, дай ему вина! – Он за то поцелует тебя. – Сколько лет прошло с твоей первой свадьбы? – Берегись, Уленшпигель, она тебя слопает. – Смотри-ка, её глаза сверкают не злобой, а любовью! – Чего доброго, она тебя искусает до смерти. – Ничего, не бойся, это делают все влюблённые женщины. – Только о твоём добре она думает. – Смотри, как она весела, как смешлива!
И в самом деле старуха смеялась и подмигивала Жиллине, распутнице в парчовом платье.
Хозяин «Пчелы» выпил, расплатился и вышел. Мясники корчили Стевенихе и её сыщикам рожи в знак согласия.
Один из них жестом показал, что он считает Уленшпигеля дураком и разыграет его как следует. Он высунул Стевенихе язык, она расхохоталась, показав при этом свои клыки. Но в это время он шепнул Уленшпигелю на ухо: – 't is van te beven de klinkaert! – И, указывая на сыщиков, он продолжал громко:
– Любезный реформат, все мы на твоей стороне, угости нас закуской и выпивкой.
А старуха хохотала, и, когда Уленшпигель поворачивался к ней спиной, показывала ему язык. То же делала и Жиллина.
Девушки шептались меж собой:
– Посмотри-ка на шпионку. Своей красотой она заманила более двадцати семи реформатов, предала их пытке или страшной смерти. Жиллина изнывает от радости при мысли о плате, которую она получит за донос – о первых ста флоринах из наследства её жертв. Но она не смеётся, так как знает, что придётся делиться со старухой.
Все сыщики, мясники и гулящие девушки показывали Уленшпигелю язык, насмехались над ним. А с Ламме, красного от гнева, как петушиный гребень, градом катился пот, но он не говорил ничего.
– Угощай же нас выпивкой и закуской, – говорили мясники и сыщики.
– Что же, – обратился Уленшпигель к старухе, снова позванивая червонцами, – раскрасавица Стевениха, подай нам вина и закуски.
И снова расхохотались девушки, и снова показала свои клыки старуха.
Однако она спустилась в погреб и в кухню и принесла оттуда ветчины, сосисок, яичницу с кровяной колбасой и звенящие бокалы: они назывались так потому, что стояли на ножках и при толчке звенели, точно колокольчики.
И Уленшпигель сказал:
– Ешьте, кто голоден; у кого жажда – пейте.
Сыщики, девушки, мясники, Жиллина и Стевениха ответили на эту речь одобрительным шёпотом и рукоплесканиями. Потом все расселись: Уленшпигель, Ламме и семь мясников вокруг большого почётного стола, девушки и сыщики за двумя столами поменьше. С громким чмоканьем ела и пила компания; обоих сыщиков с улицы тоже пригласили их товарищи принять участие в попойке. Видно было, как из их сумок торчат верёвки и цепи.
Стевениха высунула язык и сказала с усмешкой:
– Не уплатив, никто отсюда не уйдёт.
И она заперла все двери и положила ключи в карман. Жиллина подняла бокал и провозгласила:
– Птичка в клетке! Выпьем!
– Ты опять собралась кого-то предать смерти, злая женщина? – спросили две девушки, Гена и Марго.
– Не знаю, – ответила Жиллина, – выпьем!
Но три девушки не захотели пить с нею.
Жиллина взяла лютню и запела:
Под звуки лютни звонкой
Я день и ночь пою.
Я шалая девчонка –
Любовь я продаю.
И плечи мои белы,
А бёдра – из огня.
Астарта так велела.
Как бог, прекрасна я!
Ты с золотом блестящим
Кошель свой открывай, –
Течёт ручьём звенящим
У ног моих пускай!
Была мне Ева матерь,
Отец – сам Сатана.
В кольце ночных объятий
Блаженство пей до дна!
Я буду страстной, нежной,
Холодной, жгучей, злой
И ласково-небрежной –
Как хочешь, милый мой!
И душу, и красу я,
Смех, слёзы и мечты
Продам и смерть, целуя,
Когда захочешь ты.
Под звуки лютни звонкой
Я день и ночь пою.
Я шалая девчонка,
Любовь я продаю!
Она была так прелестна, так обворожительна во время пения, что все мужчины – сыщики, мясники, Ламме и Уленшпигель – сидели растроганные, безмолвно улыбаясь, околдованные её чарами.
Вдруг Жиллина расхохоталась и, бросив взгляд на Уленшпигеля, крикнула:
– Вот как заманивают птичек в клетку!
Чары её мгновенно рассеялись.
Уленшпигель, Ламме и мясники переглянулись.
– Что же, – спросила Стевениха, – теперь заплáтите мне, господин Уленшпигель, добывающий добрый жирок из мяса проповедников?