Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их при - Страница 110

110

– Так и сделаю, – сказал Ламме.

Уленшпигель приблизился к женщине.

– Ты возьми мою юбку с одной стороны, а я возьму с другой, так рядом и побежим.

– Зачем же бежать? – спросил Уленшпигель.

– Потому что я убегаю из города: явился профос Спелле с двумя сыщиками и поклялся высечь всех гулящих девушек, которые не уплатят ему по пяти флоринов. Вот я и бегу, беги и ты со мной и оставайся подле меня, чтобы за меня заступиться.

– Ламме, – крикнул Уленшпигель, – Спелле в Мэлестее! Беги в Дестельберг, в «Звезду волхвов».

И Ламме вскочил в ужасе, обхватил свой живот обеими руками и бросился бежать.

– Куда бежит этот толстый заяц? – спросила девушка.

– В нору, где я его потом найду.

– Бежим, – сказала она и топнула ногой, словно нетерпеливая кобылка.

– Я бы предпочёл остаться добродетельным и не бежать.

– Что это значит? – спросила она.

– Этот толстый заяц, – ответил Уленшпигель, – требует, чтоб я отказался от доброго вина, пива и от свежей кожи красивых женщин.

Девушка бросила на него недовольный взгляд.

– У тебя одышка, – сказала она, – тебе надо отдохнуть.

– Отдохнуть, – ответил Уленшпигель, – но я не вижу приюта.

– Твоя добродетель будет тебе убежищем.

– Я предпочёл бы твою юбку.

– Моя юбка недостойна быть покровом святого, каким ты хочешь стать. Сбрось её, я побегу одна.

– Разве ты не знаешь, что собака на четырёх лапах бежит быстрее, чем человек на двух? Потому и мы в четыре ноги понесёмся быстрее.

– Для столь высокой добродетели ты говоришь довольно свободно.

– Конечно, – ответил он.

– Мне же всегда, – сказала она, – добродетель представлялась скучной, вялой, холодной маской для прикрытия брюзгливого лица или плащом для бескровного тела. Мне больше по душе те, у кого в груди ярким, всё обжигающим пламенем горит пылкая мужественность, возбуждающая нас к достойным и сладостным подвигам.

– Такими словами прекрасная дьяволица соблазняла преславного святого Антония, – отвечал Уленшпигель.

В двадцати шагах впереди показалась корчма.

– Ты говорила хорошо, а теперь надо хорошенько выпить, – сказал Уленшпигель.

– Мой язык совершенно свеж, – ответила она.

Они вошли. На сундуке дремал громадный жбан, называемый людьми «брюханом» за огромное брюхо.

– Видишь этот флорин? – сказал Уленшпигель хозяину.

– Вижу, – ответил тот.

– Сколько патаров отсосёшь ты из него, чтобы наполнить этот брюхан «двойным» пивом?

– «Negen mannekens» (девять человечков) – и мы в расчёте, – сказал хозяин.

– То есть шесть фландрских грошей, – стало быть, два лишних. Ну, куда ни шло – наливай!

И Уленшпигель налил девушке полный стакан, потом гордо встал, приподнял жбан и, запрокинув голову, вылил его себе в глотку до дна. Это звучало как водопад.

Девушка изумлённо спросила:

– Как ты можешь вместить в твоём тощем теле такую махину?

Не отвечая ей, Уленшпигель обратился к хозяину:

– Подай хлеба и ветчинки и ещё один «брюхан». Закусим и выпьем.

Так и было сделано.

В то время как девушка справлялась с кожицей окорока, Уленшпигель обнял её так нежно, что она почувствовала себя сразу растроганной, восхищённой и покорной.

И спросила его:

– Почему это, сударь, ваша добродетель вдруг сменилась неутолимой жаждой, волчьим голодом и этой любовной отвагой?

– Видишь ли, – ответил Уленшпигель, – так как я грешил на сотни ладов, то я, как ты знаешь, поклялся покаяться. Покаяние длилось ровно один час. Когда во время этого часа я подумал о моей дальнейшей жизни, я увидел, что питаться я должен скудно, одним хлебом, пить только воду, – а это освежает очень плохо, любви же должен избегать; значит, не смей ни шевельнуться, ни чихнуть из страха совершить что-нибудь дурное; все будут избегать меня, все будут бояться; точно прокажённый, буду я жить, хмурый, как собака, потерявшая хозяина, и после пятидесяти лет этого непрестанного мученичества я издохну в нищете и таким образом в тоске закончу мою жизнь. Поэтому я решил, что срок смирения и покаяния уже прошёл; значит, поцелуй меня, моя милая, и бежим вдвоём из чистилища.

– Ах, – сказала она, охотно повинуясь ему, – что за чудная вывеска – выставленная на шесте добродетель!

И бежало время в любовных забавах; но, в конце концов, надо было подняться и уходить, так как девушка всё боялась, что среди этих радостей вдруг появится профос Спелле с его сыщиками.

– Ну, подбери юбку, – сказал Уленшпигель.

И быстро, как пара оленей, помчались они в Дестельберг и застали Ламме в «Звезде трёх волхвов» за едой.

XXXI

Уленшпигель часто виделся в Генте с Яковом Сколапом, Ливеном Сметом и Яном де Вульфсхагером, которые делились с ним известиями об удачах и неудачах Молчаливого.

И всякий раз, когда Уленшпигель возвращался в Дестельберг, Ламме спрашивал его:

– Что ты принёс? Счастье или несчастье?

– Ах, – рассказывал Уленшпигель, – принц, его брат Людвиг, прочие вожди и французы решили двинуться дальше во Францию, на соединение с принцем Конде. Так они спасли бы бедную землю бельгийскую и свободу совести. Но Господь не захотел этого. Немецкие рейтары и ландскнехты отказались идти дальше и заявили, что присягали воевать с герцогом Альбой, а не с Францией. Тщетно Оранский заклинал их исполнить свой долг. Ему пришлось отвезти наёмников через Шампань и Лотарингию в Страсбург, откуда они вернулись в Германию. Это внезапное и упорное сопротивление меняло всё: король французский, вопреки договору с принцем, отказался дать условленные деньги; королева английская обещала принцу прислать помощь, надеясь, что он отвоюет Кале с округой; её письма перехватили, передали кардиналу Лотарингскому, а тот от имени принца ответил ей отказом.

110