– В Нимвеген, где ты заберёшь ещё припасы – настоящие овощи, которые принесут тебе крестьяне в Этсене, Стефансверте и в Руремонде. И они будут свистеть вольными жаворонками, а ты им ответишь боевым петушиным криком. Ты зайдёшь к доктору Понтусу, который живёт под Ньюве-Ваалем, и скажешь ему, что приехал в город с овощами, но боишься жары. Пока крестьяне пойдут на рынок и будут там продавать свои овощи так дорого, что их никто не купит, он скажет, чтó тебе делать с твоим оружием. Я всё же думаю, что он прикажет тебе, несмотря на опасность, спуститься по Ваалю, Маасу и Рейну и там выменять овощи на сети, чтобы иметь случай теснее связаться с гарлингенскими рыбачьими судами, на которых много моряков, знающих пение жаворонка; дальше придётся плыть вдоль берега у отмелей, пока доберёшься до залива Лауэрзее, и здесь выменять сети на железо и свинец, переодеть твоих крестьян в другую одежду, чтобы они казались уроженцами островов Маркена, Флиланда, Амеланда, ловить у берегов рыбу и солить её впрок, но не продавать, ибо «для выпивки – свежее, для войны – солёное» – старое правило.
– Стало быть, выпьем, – сказал судовщик.
И они опять поднялись на палубу.
Но Ламме был грустен и вдруг сказал:
– В вашей кузнице такой жаркий огонь, отлично можно на нём сварить рагу. Моя глотка облезла от пустого супа.
– Сейчас освежу её, – сказал судовщик.
И он поставил перед ним жирную похлёбку, в которой плавал толстый ломоть солонины.
Однако, проглотив несколько ложек, Ламме сказал:
– Моя глотка шелушится, язык горит: это не похоже на рагу из свежего мяса.
– Мы уже говорили: «свежее – для выпивки, солёное – для войны», – утешал его Уленшпигель.
И судовщик снова наполнил стаканы и провозгласил:
– Пью за жаворонка, птичку свободы!
– Пью за петуха, боевого трубача! – сказал Уленшпигель.
– Пью за мою жену: пусть она никогда не знает жажды, дорогая моя, – сказал Ламме.
– Ты проедешь через Северное море в Эмден: это наше убежище, – сказал Уленшпигель судовщику.
– Море велико, – ответил тот.
– Велико для боя.
– С нами Бог! – сказал судовщик.
– Кто тогда против нас! – подхватил Уленшпигель.
– Когда вы едете? – спросил судовщик.
– Сейчас.
– Доброго пути и попутного ветра. Вот вам порох и пули.
И он расцеловался с ними, снёс обоих ослов на спине, как ягнят, на землю и проводил Ламме и Уленшпигеля.
Сев на ослов, они поехали по направлению к Льежу.
– Сын мой, – сказал по пути Ламме, – зачем этот сильный человек позволил, чтобы я так исколотил его?
– А для того, чтобы страх предшествовал тебе повсюду, куда мы придём. Это охранит нас лучше, чем двадцать ландскнехтов. Кто осмелится напасть на могучего, победоносного Ламме, – Ламме, который, подобно быку, одним ударом, у всех на виду, опрокинул Стерке Пира, Петра Сильного, который переносит ослов, точно барашков, и подымает плечом телегу с пивными бочками? Тебя уже знает здесь всякий: ты – Ламме Грозный, ты – Ламме Непобедимый, и я живу в тени твоей охраны. Всякий на нашем пути будет нас знать, никто не осмелится косо взглянуть на тебя и, ввиду всеобщего мужества рода человеческого, ты повсюду будешь встречать лишь любезность и почтение, привет и покорность, приносимые в дань грозной силе твоего страшного кулака.
– Ты говоришь хорошо, – сказал Ламме и выпрямился в седле.
– И говорю истину. Видишь, там любопытные лица выглядывают из первых домов деревни. Показывают на Ламме, грозного победителя. Видишь, как завистливо смотрят на тебя мужчины и трусишки малодушные снимают перед тобой шляпу? Кланяйся в ответ, Ламме, не презирай слабой толпы. Слышишь, дети знают твоё имя и в страхе повторяют его.
И Ламме гордо ехал вперёд и кланялся направо и налево, как король. И слух о его доблести переходил из деревни в деревню, из города в город, вплоть до Льежа, Шокье, Невилля, Везэна и Намюра. Но они не заехали сюда из-за трёх проповедников.
Так путешествовали они вдоль рек, каналов и протоков. И повсюду крик петуха отвечал на песню жаворонка. И повсюду ковали, точили, лили оружие для борьбы за свободу и переносили его на суда, плывшие мимо.
А от таможенного дозора его укрывали в бочках, ящиках, корзинах.
И везде оказывались добрые люди, принимавшие оружие на сохранение и прятавшие в надёжных местах вместе с порохом и пулями, впредь до часа, назначенного Господом.
И Ламме был с Уленшпигелем, и везде ему предшествовала слава его непобедимости. Так что в конце концов он и сам начал верить в свою могучую силу, стал горд и воинствен и запустил бороду. И Уленшпигель называл его Ламме Лев.
Но Ламме не утвердился в своём намерении, так как щетина его щекотала, и на четвёртый день выбрил у цирюльника своё победоносное лицо. И снова предстал он перед Уленшпигелем круглый и сияющий, как упитанное солнышко.
Так они добрались до Стокема.
С наступлением ночи они оставили ослов в Стокеме и прошли в Антверпен.
Здесь Уленшпигель обратился к Ламме:
– Смотри, вот громадный город, который вселенная сделала средоточием своих сокровищ. Здесь золото, серебро, пряности, золочёная кожа, гобелены, ковры, занавесы, бархат, шерсть и шёлк; здесь бобы, горох, зерно, мясо, мука, кожи; здесь вино отовсюду: лувенское, намюрское, люксембургское, льежское, простое вино из Брюсселя и Арсхота, вина из Бюле, виноградники которого подходят к воротам Намюра, вина рейнские, испанские, португальские, арсхотское изюмное вино, которое они там называют «ландолиум»; бургонское, мальвазия и всякие иные вина. И набережные сплошь покрыты товарными складами. Эти богатства земли и человеческого труда привлекают сюда со всего света красивейших гулящих девчонок.